ЛЕГЕНДА!
В горах Урала, в глухой тайге, издревле, жили люди, уголь жгли, руду плавили, детей рожали. Но вот поселился, откуда ни возьмись змей у Кыштымского завода, на горе, как лук туго натянутый вздыбленной. А змей то не простой был, а крылатый и прозвали его люди Змей тугой горы, а по простому Змей Горыныч.
4 апреля 1866 года у ограды Летнего сада, где в тот момент прогуливался император Александр II, случилось ЧП. Неизвестный достал из кармана пистолет и выстрелил в царя. То ли специально, то ли случайно стоявший рядом крестьянин Осип Комиссаров за секунду до выстрела задел плечо террориста, и пуля пролетела мимо императора. Крестьянин потом стал дворянином, покушавшийся, коим оказался Дмитрий Каракозов, был по приговору суда повешен, а на месте, где состоялось покушение, установили часовню в знак чудесного спасения царя.
Весть о покушении на помазанника божьего быстро дошла и до Южного Урала. Во всех церквях служились торжественные богослужения, православные благодарили Всевышнего о чудесном спасении государя. Но кудравинцы пошли дальше…
… Церковь в Кундравах появилась в 1754 году. Она была освещена во имя Святой Параскевы. Через 20 лет ее дотла сжег Пугачев. На месте первой церкви была возведена вторая деревянная церковь, также получившая имя Св.Параскевы. Увы, ее постигла участь первого храма – в 1806 году она выгорела полностью. И тогда кундравинцы решили строить каменную церковь. И построили, но…
… 7 января 1867 года казаки Кундравинской станицы во славу чудесного спасения императора своим приговором постановили: «…соорудить в своем приходе придельный храм во имя св. Александра Невского, поставить в нем икону св. Иосифа, украсить новым иконостасом с приличной резьбою и позолотою». По сути дела речь шла о пристройке к уже существующему храму. Инициативные казаки заверили начальство, что стройка будет вестись за счет пожертвований. Основным, как сегодня принято говорить, спонсором стройки выступил купец Мотовилов. Он выделил 3000 рублей серебром. Войсковое и церковное начальство дало «добро», и стройка закипела.
Все шло хорошо. Однако в два часа пополудни 11 августа 1869 года на стройке произошла авария. В документах это описано так: «… каменная колокольня, под которой производились проемы в стенах, пала и своим разрушением пробила свод старого придельного храма (!), завалив мусором придельный иконостас и повредив настоящий главный храм».
Разрушения были столь существенны, что церковь была закрыта. На протяжении многих лет богослужения велись в старой кладбищенской часовне. А брошенный храм ветшал. И, похоже, кундравинцы уже и свыклись с таким положением. Во всяком случае, в документах читаем: «… прихожане… сделались хладнокровными зрителями развалин храма». Но в 1875 году жители Кундравов обратились в Консисторию с просьбой о помощи в восстановлении храма. Большой помощи они не получили, но Консистория постановила «… просить Войсковое Начальство о безотлагательной необходимости построить новый храм».
Храм потом построили. Но это уже другая история.
Фото до 1910 года.
Когда-то на пересечении современных улиц Ленина и Красноармейской стоял неказистый домик. В нем располагалось женское епархиальное училище, которое официально именовалось «вторым», т.к. первое училище располагалось в Оренбурге. Просуществовало это учебное заведение недолго, всего 10 лет. Открывали его в 1908 году с определенной помпой и надеждой на то, что со временем училище расширится, и для него в будущем построят большое и современное здание. Но этим надеждам не суждено было сбыться: денег не хватало и до войны, а уж с ее началом и вовсе уже было не до новостроек. Поэтому воспитанницам училища приходилось несладко.
Большинство обучающих в училище были дочери церковнослужителей. Так, в 1910-11 учебном году из 109 учениц 88 были из семей священников и псаломщиков. 91 воспитанница проживала в общежитии, которое располагалось рядом с училищем. Распорядок дня, а вместе с ним и расписание уроков, утверждалось специальным советом, в состав которого входили священники городских храмов.
Вот пример такого распорядка дня:
подъем – 6.30
общая молитва – 7.00
утреннее чаепитие – 7.30
повторение уроков – 8.00
начало уроков – 9.00
завтрак – 11.00
уроки – до 13.00
обед – 14.00
занятия на пианино – 15.00
дневное чаепитие – 16.30
вечерние занятия – 17.00 до 20.30
ужин – 20.30
вечерняя молитва – 21.00
отход ко сну – 22.00
Этот учебный год для училища выдался непростым. Во-первых, он начался лишь 15 сентября, т.к. в Челябинске все лето наблюдалась холера. Да и в течение года не все было ладно со здоровьем самих учениц. В медицинском журнале записаны диагнозы: ангины, простуды, кишечные расстройства и даже истерия. Но чаще всего девочки страдали головными болями (так был сформулирован диагноз). А к весне практически всех воспитанниц училища свалила дизентерия. Разбор этой ситуации выявил главную причину – использование для питья воды из Миасса (в то время водопровода в Челябинске не было). С божьей помощью и благодаря стараниям медиков вспышку ликвидировали, и все воспитанницы выздоровели. Но условия жизни воспитанниц по-прежнему были весьма скромными. В акте проверки это звучит так: «…на здоровье воспитанниц неблагоприятно отражалась теснота жилых помещений, отсутствие коридора и зала для игр и отдыха, в следствие чего приходилось воспитанницам в перемены между классами и вечерними занятиями проводить время в небольшой комнате 8 кв. сажень».
Бессменным директором, или как тогда говорили начальницей, училища была вдова надворного советника Анна Крутикова, а старшей воспитательницей служила Александра Шестеркина.
В 1918 году училище было закрыто.
Фото 1914 года
Фото после 1963 года
Наши дни
Фото 1-2: «Старый Челябинск в открытках и фотографиях»
Фото 3: из музея дорожной больницы ЮУЖД
Фото 4: vedmed1969
Казанская церковь в поселке Полтавский Великопетровской станицы
Казанская церковь в поселке Полтавский Великопетровской станицы была построена в 1861 году. Около 20 лет настоятелем этого храма был священник Михаил Чернавский. Деревянные храмы в епархии горели довольно часто. Случалось это, как сегодня принято говорить, из-за неосторожного обращения с огнем. Но бывали случаи, когда пожар приходил из поселков. Именно это произошло в Полтавке в 1891 году. Тогда выгорела большая часть казачьих домов. В огне погибла и Казанская церковь. В том же году покинул Полтавку и священник Чернавский. Словом, жизнь полтавских казаков в то время была незавидной. Нужно было восстанавливать (а чаще отстраивать заново) сгоревшие дома, но нужно было позаботиться и о требоисправлении. Ведь в Великопетровку не наездишься. Станичники мечтали о новом храме. И не о деревянном, а каменном. А это дело было недешевым. А где взять деньги? И тогда казаки решили отправить во все концы губернии своих «послов», которым предстояло попробовать собрать пожертвования. Любого в такую экспедицию не отправишь. Во-первых, «послы» должны быть физически крепкими. Не менее важны были и человеческие качества сборщиков- ведь не каждому еще и подадут. После долгих раздумий казаки выбрали двух сборщиков. Ими стали потомственные казаки Иван Завалишин и Григорий Шерстобитов.
Выдвинулись «послы» в путь в самом начале лета 1893 года. Дорога была неблизкой: Николаевская, Кустанай, Усть-Уйская, Троицк, Миасские заводы, Верхнеуральск… За 1,5 мес. сборщики собрали 118 рублей. Наибольшие пожертвования были собраны в Кустанае, где «послам» за 4 дня было пожертвовано 30 пудов муки. Казаки эту муку там же продали по 80-90 коп. за пуд.
Вернувшись домой, Завалишин и Шерстобитов отчитались перед земляками о собранных деньгах, передохнули малость, и воодушевленные успехом первой «экспедиции» вновь собрались в дорогу. С 4 октября по 5 ноября они посетили 25 сел и хуторов, в т.ч. поселки Брединский, Кизильский, Наследницкий. За это время было собрано 80 рублей. Отдых дома был недолгим, 15 ноября казаки опять отправились по губернии. На этот раз их путь пролегал через станицу Магнитную, Кано-Никольский и Белорецкий заводы. На этот раз в «копилку» попало 120 рублей. По словам сборщиков, наибольшие сборы приходились на заводы, где люди были более отзывчивыми. «В заводах мы поправляемся» -говорили они. Домой мужики вернулись лишь 12 февраля 1894 года.
А в мае они уже опять в дороге. И направились они в сторону Оренбурга. Эта «экспедиция» была не столь удачной. В одном селе собиралось не более 1,5 рублей. Причиной столь скромных сборов была низкая цена на хлеб ( а на селе жертвовали в основном муку), сложившаяся на тот момент в уезде, составляла лишь 17 копеек за пуд. И тогда «послы» двинули в славный город Оренбург, надеясь собрать в столице губернии солидные деньги. Попали они туда в дни празднования Троицы. Везде шли торжественные богослужения, народу в храмах было много. Но, простояв на церковных папертях в течение 2-х дней, наши герои получили … 7 копеек.
А что же местные жители? Собирали деньги и там, но… Полтавские богатеи, державшие в городских банках весьма значительные суммы, особо не торопились вкладываться в строительство нового храма. Одним их тех немногих зажиточных станичников, кто откликнулся на общую беду, был зажиточный казак Новокрещенов (к сожалению имя его неизвестно). О нем вообще говорили, что был этот казак весьма щедрым и зачастую помогал бедным станичникам » при обзаведении их жильем и хозяйством». Летописи также сохранили имя вдовы майора Н.О.Быкова. Звали вдову Прасковья Герасимовна. Она несколько раз жертвовала на строительство новой церкви по 100 рублей.
Сколько собрали в конечном итоге полтавские казаки, неизвестно. В летописях нынешних Карталов упоминается имя купца 2-ой гильдии Андрея Михайловича Зайцева, который жертвовал на новую Казанскую церквоь солидные деньги.
Строительство каменной церкви в Полтавском поселке было закончено лишь в 1903 году. Она и сейчас радует глаза жителей и гостей Карталов…
И звали они себя кряшен. Резкие повороты в судьбе нагайбаков
В Челябинском государственном краеведческом музее открылась выставка «Нагайбаки: история и традиционная культура». Основными организаторами выставки были сотрудники подразделения «Детский музей». Желающие могут посмотреть выставку в музее, а я немного расскажу об истории нагайбаков.
В этом есть смысл, поскольку опыт общения с разными людьми показывает — о том, что нагайбаки есть, знают многие, а вот о том, кто это и когда появились в наших краях, увы, мало кто имеет представление.
Информационной базой моей статьи являются исследования двух наших этнографов: Ирека Равилевича Атнагулова и Андрея Александровича Рыбалко.
«Ясак с них снять»
В начале XVIII века между городами Уфой и Мензелинском, по рекам Ик и Сюн жили большое количество крещеных татар. Точнее, в ту пору их называли просто «новокрещеные». П. И. Рычков писал, что «их, для отличности от нынешних новокрещеных, пристойнее бы старокрещеными именовать». Вполне возможно, что часть из них была крещена не из мусульман, а из язычников. Сами себя крещеные татары обычно называют «кряшен». В среде самих нагайбаков существовало предание, что их предки приняли крещение при Иване Грозном. Но предания далеко не всегда содержат верную информацию. С какого времени они жили в этих краях, то есть по рекам Ик и Сюн, сказать сложно.
Во время восстания 1735–1737 годов кряшены, жившие по Ику и Сюне, не поддержали восставших, что и послужило причиной довольно резкого изменения в их судьбе. Для того, чтобы были понятнее дальнейшие события, связанные с историей нагайбаков, надо немного отвлечься и «поговорить» о ситуации в целом.
Восстание 1735–1737 годов было спровоцировано действиями Оренбургской экспедиции, которая создавалась для изучения потенциальной пользы для России стран Востока — Средней Азии и Ближнего Востока. Как отправную точку деятельности и место будущих контактов с казахами, предполагалось построить город Оренбург. Как бы то ни было, атмосфера на Южном Урале менялась. Это привело к восстанию.
По мере развития ситуации становилось понятно, что имеющихся у государства сил для контроля территории просто недостаточно. Очень немного было населенных пунктов или крепостей, на которые могли бы опираться правительственные силы. Это ярко проявилось, когда И. К. Кирилов отправился из Уфы к месту закладки Оренбурга (ныне город Орск), и выяснилось, что на всем пути нет ни одного русского поселения. Не хватало и служилых людей. И тогда начали реализовывать программу, основу которой предложил В. Н. Татищев еще в 1724 году — строить новые крепости, большей частью по дорогам, а в крепости селить казаков, набранных из разных групп населения.
Формальным основанием для этого послужил указ императрицы Анны Иоанновны от 11 февраля 1736 года. Рассматривать здесь указ подробно не имеет смысла, поэтому я процитирую оттуда один пункт, который непосредственно относится к нашей теме: «Уфимских новокрещеных, за их верную службу, определить в службу казацкую, и служить им по Мензелинску, и по строющимся новым городкам в вершинах Ицких и между Уфы и Мензелинска, а ясак с них снять».
Первые церкви
Таким образом, «новокрещеные» жившие по Ику и Суну, стали казаками. Что касается крепостей, о которых шла речь в указе, то обошлись относительно простыми средствами. Собственно, крепость была одна — Нагайбакская. П. И. Рычков описывал ее так: «все жило обнесено оплотом, а к одной стороне сделан рубленый замок, где канцелярия, воеводский дом, цейхгауз, соляные и провиансткие магазины». То есть существовавшую деревню обнесли деревянным укреплением, а с одной стороны пристроили деревянную же крепость, наподобие Челябинской.
В самой крепости не жили (кроме воеводы и, возможно, офицеров), там располагались складские помещения и официальные учреждения. А в Нагайбакском поселении в то время (1759–1761 годы) было 120 дворов. В 1745 году построена церковь, освящена во имя Живоначальной Троицы. Как сообщал П. И. Рычков, раньше в селениях кряшен церквей не было и крещеными они назывались, скорее, формально.
Помимо Нагайбацкой крепости было еще десять деревень и село Бакалы, где жили казаки из кряшен. В Бакалах также была церковь. Всего казаков в Найгайкском округе, то есть в казачьих селениях, находившихся в ведении Нагайбакской крепости, было 1359 человек. Это число именно служивших казаков, а не лиц мужского пола вообще. Название Нагайбакской крепости П. И. Рычков выводил от имени башкира, который жил в этих местах раньше.
Сбор всех азиатов
Таким образом, была сформирована новая группа служилых людей — казаков, православных по вероисповеданию, говоривших на тюркском (татарском) языке. Причем русский язык они знали плохо, точнее, почти совсем не знали. Но своеобразие нагайбаков этим не ограничивалось.
Дело в том, что из степи постоянно приходили люди, бежавшие из казахского «полона». Многие из них были выходцами из Средней Азии и стран Ближнего Востока. Те из них, кто соглашался принять крещение, поселялись в нагайбакских селениях. Н. П. Рычков в 1769 году записал, что: «Нагайбацкая крепость есть лучшее из всех по ней (реке Ик. — Г. С.) стоящих селений, и жители, в ней пребывающие, должны быть названы собранием различных Асиатических (Азиатских. — Г. С.) народов: ибо тут находятся персияна, авганцы, каракалпаки, кизыл-баши и аравитяна». В. Н. Витевский сообщает, что из 212 «выходцев» из степи в середине XVIII века приняли крещение и были поселены среди нагайбаков 68 человек.
Предки нагайбаков входили в состав Оренбургского казачьего войска и, как и другие казаки, несли линейную службу. Два крупных селения — Нагайбакская крепость и село Бакалы были центрами, объединявшими кряшен. Село Бакалы часто в книгах называют Бакалинской крепостью — формально крепостью оно не считалось, но укрепления имело. Кроме того, только в двух этих населенных пунктах были церкви. Занимались нагайбаки земледелием и скотоводством, мало отличаясь в этом отношении от татар-мусульман. Следующий крутой поворот в их судьбе наступит в 1840-х годах, но об этом в следующей публикации:
Другие нагайбаки. Часть этого народа поселилась вдали от Парижа и практически забыла свое имя.
Зачем нужна «черезполосица»?
Прежде чем рассказать о ней, очень кратко о реформах Оренбургского казачьего войска 1830–х -1840–х годов. Дело в том, что организация Новой линии была далеко не единственным преобразованием. Я уже писал раньше, что в 1837 году солдаты линейных батальонов, стоявших в крепостях (Троицкой, Верхнеуральской и т. д.) были переведены в казачье сословие. Только с этого времени пограничная линия становится собственно казачьей.
Но этим дело не ограничилось, и начинается масштабное преобразование Оренбургского казачьего войска. В 1840 году было высочайше утверждено Положение об ОКВ, где было сказано: «Земли по всему протяжению Оренбургской линии, от границы Сибири до пределов Уральскаго казачьяго войска, в глубину линии не менее 15 верст. Часть казенных земель прилинейных уездов: Челябинскаго, Троицкаго и Оренбургскаго, которыя, во избежание черезполосицы, причисляются, в определенных выше границах, к войсковым, вместе с поступающими в войско, живущими на них, крестьянами».
Иначе говоря, все земли вдоль пограничной линии, на глубину в 15 верст переходили в войсковые земли, а живущие на этих землях крестьяне (а также башкиры и мещеряки) должны были перейти в казачье сословие. К войсковым же землям отходила и территория между Старой и Новой линиями. А земли вокруг Челябинска, Еткульской, Миасской, Чебаркульской и Уйской станиц были казачьими с 1740-х годов, когда были сделаны отводы тогда еще крепостям. Напомню, что участки, отведенные этим крепостям, смыкались между собой, образуя практически один огромный «участок». Таким образом, эти земли тоже вошли в состав войсковых земель. То есть в реальности получилась вовсе не полоса шириной 15 верст, вдоль границы, а огромный массив земель.
А на территории, отведенной в свое время Чебаркульской крепости, были затем основаны крестьянские поселения: Кундравинская и Верхнеувельская слобода, от этих слобод потом «отпочковались» деревни… В 1840-х годах оказалось, что крестьяне этих слобод и деревень должны перейти в казачье сословие. Просто чтобы не было «черезполосицы», то есть не располагались вперемежку земли казачьи и земли ведомства Государственных имуществ. Это же касалось и башкир, и мещеряков, живших на этих территориях — если они желали сохранить права собственности на землю, расположенную в зоне отчуждения Оренбургского казачьего войска, то должны были перейти в казачье сословие.
Из крестьян в казаки?
С точки зрения нынешнего читателя — что тут было думать? Идти в казаки и никаких вопросов! Но вот крестьяне, жившие на землях, которые вдруг оказались войсковыми, думали совершенно иначе. Им и так жилось неплохо — земля плодородная, ее много, хватает и для распашки и для покоса. Можно торговать, в зимнее время подряжаться на различные работы.
В общем, жизнь была довольно неплохая. А здесь предлагают (точнее, приказывают) перейти в казаки. С точки зрения здравомыслящего крестьянина, выгоды казачьего бытия были весьма сомнительны. Казак, конечно, освобожден от податей, но ведь он должен за свой счет «выставить» коня и всю необходимую для службы амуницию, не считая того, что еще и службу нести надо. А землю кто пахать будет? Конь с амуницией стоил изрядно больше любых крестьянских податей, да вдобавок ко всему строевого коня категорически запрещалось впрягать в плуг — не для этого он. То есть нужно держать лишнего коня, а то и двух. Да еще и хорошего…
Опять же, казак — человек служилый, то есть несвободный. В общем, во всех отношениях, с точки зрения здравого смысла крестьянину переходить в казаки было не с руки. Но и переселяться на другие земли (к западу от Уральского хребта) вовсе не хотелось. Крестьяне стали отказываться от предложенной «чести». Но переезжать не собирались. В 1843 году даже был подписан Николаем I короткий указ, где говорилось: «…казенных крестьян прилинейных уездов Оренбургскаго, Челибинскаго и Троицкаго, всех без изъятия, зачислить в казаки и привести к присяге… от крестьян сих просьб об обращении их в первобытное податное состояние не принимать».
Но кундравинские крестьяне понимать ситуацию категорически отказывались и в казаки идти не хотели. Вроде как даже воинскую команду однажды направили в Кундравы для «успокоения» недовольных крестьян. В этой ситуации вторая часть казаков-кряшен с рек Ик и Сюн была переселена не в Новолинейный район, как герои предыдущей статьи, а в бывшие крестьянские деревни, ставшие казачьими поселками: Попово, Варламово, Болотово, Ключевской 2-й (он же Лягушино) и Краснокаменка. До революции эти территории относились к Троицкому уезду (сегодня это Чебаркульский район Челябинской области, а Краснокаменка в Уйском).
Историческое напоминание
Очевидно, власти решили заселить эти места уже проверенными казачьими кадрами. Занятия у них были те же, что и у их сородичей, поселившихся в тогдашнем Верхнеуральском уезде — они несли службу, вели хозяйство. Самосознание довольно долго сохраняли, хотя, по некоторым данным, больше называли себя «бакалы», по названию второго крупного населенного пункта на прежней родине, на реке Сюн — села Бакалы. Но и название «нагайбак» тоже использовали. Сегодня относительно немногие из потомков нагайбаков в Ключевке 2-й, Варламово или Болотово обозначают себя этим названием. Многие считают себя русскими. Хотя есть и музей, и ансамбль народной песни.
И. Р. Атнагулов полагает, что нагайбакам, живущим в Париже, Фершампенуазе и Остроленке сохранить свое самоназвание и идентичность помогло то обстоятельство, что даже в период, когда официально народа (или этнической группы) «нагайбаки» не существовало, они жили в районе, который так и назывался — Нагайбакский. Это постоянно напоминало им о том, кто они и откуда. У нагайбаков Чебаркульского и Уйского районов такого постоянного «напоминания» не было…. Но как бы то ни было, представители небольшого самобытного народа нагайбаки живут не только в районе, который назван по их имени, но и еще в двух районах нашей области.
Эта статья представляется довольно занятной, в связи с упорно пропагандируемой версией о том, что якобы Челябинск (и Троицк) стояли на некоей «северной ветви» Великого шелкового пути. В доказательство обычно приводят верблюда на гербе Челябинска. Других доказательств просто не существует, а верблюд на нашем гербе появился в связи с совершенно другими обстоятельствами (о чем как-нибудь в отдельном посте). Увы, Великий шелковый путь проходил гораздо южнее, что вовсе не означает отсутствия в наших краях исторических путей. Просто к пути шелковому они имеют косвенное отношение. Ну а рассказ, приведенный ниже, как раз о том, как чуть было Челябинск не стал центром торговли со Средней Азией…
В далеком 1743 году начальник Оренбургской комиссии и будущий создатель и первый губернатор Оренбургской губернии Иван Иванович Неплюев предложил окончательно перенести в Челябинскую крепость центр Исетской провинции. В числе прочего он предполагал организовать здесь ярмарку: «…новоучрежденной с Сибирской стороны по Оренбургской линии ярманке быть определено по способности к торгам в Челябинской крепости…». Причем известно, что ярмарка здесь не сложилась – в документах 1760-х годов совершенно конкретно говорилось, что никакой ярмарки в Челябинске не было: «В Чилябинской крепости знатных ярманок не бывает, но токмо гостинной двор деревянной имеетца и с товарами… Учрежденного ж торгового дня в торговле не имеют, но торгуют и каждой день, кому как случитца, а в базаре торг имеют потому ж небольшой, но всякой день, а более в воскресной»; «Во оном городе Челябинску, ярманок не бывает, а торгуют Челябинское купечество на гостинном дворе обыкновенно в каждые дни».
Вроде бы ясно, хотел Иван Иванович Неплюев ярмарку в Челябинске организовать, не очень получилось, ну и ладно. Но в процитированном первым документе есть интересный оборот: «по способности к торгам» – то есть считалось, что Челябинская крепость имела какие-то преимущества, которые и определяли, что именно здесь надо организовывать торговлю. Именно это вызывало у меня недоумение – ну не было у Челябинской крепости преимуществ перед другими крепостями ни в плане расположения, ни в платежеспособности населения. Однако, недавно нашел пару документов, которые объясняют, что же имел в виду И.И. Неплюев под «способностью к торгам», так же и то, почему автор вскоре охладел к своей идее и сосредоточился на организации меновой торговли у Троицкой крепости.
8 мая 1742 года «От имеющаго главную команду Сибирскую сторону над войски полковника Павлуцкого в канцелярию Главного правления Сибирских и Казанских заводов. Понеже ныне в Чилябинскую крепость прибыли для торгу киргис-кайсаки (казахи – Г.С.) и з собою привезли для мены на товары: лисиц триста, корсаков двести, волков тридцать, лошадей пригнали семьдесят. И купцы для оного в той Чилябинской крепости быть потребны, того ради канцелярии… сей промеморией почтенно представляю дабы она благоволила в Екатеринбурхе имеющимся купцам объявить и ежели кто пожелает с вышеозначенными киргисцами торговатца, то б оныя приезжали в Чилябинскую крепость». О конкретных результатах неизвестно, но правление заводов ответило, что «Гостиного двора старосте тож де объявлено с подлинною и велено здешним лавшникам объявить – ежели они желают с киргис-кайсаками торговатца, то б, получа от команд своих позволения для торгу, ехали в Челябинскую крепость и канцелярия Главного заводов правления о вышеписанном да благоволит учинить по ЕЯ ИМПЕРАТОРСКОГО ВЕЛИЧЕСТВА указу».
Итак, в 1742 году при Челябинской крепости производится меновой торг. Можно предположить, что происходит он не в первый раз, слишком обыденно протекает переписка – Павлуцкий написал, что надо бы направить купцов для торговли и Главное правление заводов тут же выполняет эту просьбу и шлет ответное сообщение полковнику. Вполне объяснимо и то, почему казахи ехали именно к Челябинской крепости. Во-первых, Уйской пограничной линии с крепостями Троицкой, Крутоярской, Степной, тогда еще не существовало и выбирать можно было из Миасской, Челябинской и Еткульской крепостей.
Фрагмент карты Исетской провинции, составленной летом 1742 года. Крепостей на реке Уй еще нет. А Челябинска крепость самая большая из построенных и наиболее плотно застроенная — на фотокопии получилось сплошное черное пятно, в отличие от других крепостей.
Во-вторых – из этих крепостей Челябинская выделялась тем, что именно здесь в период 1739–1743 годов летом располагалась Исетская провинциальная канцелярия и штаб полковника Павлуцкого. Напомню, что поначалу (в 1737 году) местом расположения Исетской провинциальной канцелярии была определена Чебаркульская крепость, но в июне 1737 года было «велено быть зимою в Теченской слободе, а летом в новых крепостях». Судя по разным документам, местом летнего квартирования провинциальной канцелярии обычно выбиралась Челябинская крепость. Ну а казахам логично было приезжать сюда, поскольку вопрос с торговлей быстрее решится, если начальство находится поблизости.
Похоже, именно наличие меновой торговли И.И. Неплюев посчитал фактором, определяющим организацию ярмарки в Челябинской крепости. Под ярмаркой понимался именно меновой торг. Мы это еще увидим на примере Троицкой крепости. И то, что по документам 1760-х годов никакой ярмарки в Челябинске не было, тоже вполне объяснимо – была образована Уйская пограничная линия и проход внутрь Оренбургской губернии для казахов был постепенно закрыт. Но более важным фактором было то, что на перекрестке древних торговых путей была поставлена Троицкая крепость, и постепенно меновая торговля концентрируется возле нее. Точнее, торговля «уходит» к Троицкой крепости практически сразу после ее постройки, о чем свидетельсвуют документы:
В 1745 году в указе Исетской провинциальной канцелярии сообщалось: «Сего сентября от 5-го числа, имеющий команду на Уйской линии премьер-майор Пекарский промеморией, сюда предъявленной минувшего июля 15-го, и по посланным отсель указам для мены с приезжающими киргиз-кайсаками при Троицкой крепости, здешней провинции купцов явилось только три человека почти без всего, а киргизцев довольно…». То есть в 1745 году меновая торговля при Троицкой крепости уже велась, но приехало мало российских купцов и практически без товаров. В августе 1746 г. командующий Уйской линией подполковник П. Бахметев прислал в Исетскую провинциальную канцелярию сообщение о том, что «приехавшие де к нему кочующих по сю сторону Тобола, на речке Каяте, киргиз-кайсаков (казахи – Г.С.) /коих де тут немалолюдно/ киргизы, два человека, просили мены, чего для, по силе Ея Императорскаго Величества Указов и позволено им приезжать в сентябре в первых числех и на баранов хлеб менять». После этого провинциальная канцелярия, по просьбе Бахметева, разослала по территориям провинции указы о том, что желающие менять с казахами хлеб на баранов (но ничего другого) должны приехать в первых числах сентября к Троицкой крепости. Можно предположить, что эта практика стала постоянной, и встал вопрос о расширении ассортимента товаров. В 1750 г. И.И. Неплюев и А.И. Тевкелев организовали пробную меновую торговлю при Троицкой крепости в течение всего теплого времени года, а точнее восьми месяцев, уже не ограничиваясь хлебом. Товары для торговли были привезены из Оренбурга, где меновая и ярмарочная торговля к этому времени уже существовала. За восемь месяцев было получено пошлин на 9000 рублей, а кроме того, выменяно приличное количество серебра. Уже в январе 1751 г. губернатор И.И. Неплюев и бригадир А.И. Тевкелев входят в правительствующий Сенат с представлением о том, что «для произведения с киргиз-кайсаками торгу и мены, сверх Оренбургской, в Троицкой крепости, торг и мену необходимо учредить определено».
Таким образом, возникшая было «ярмарка» при Челябинской крепости вскоре заглохла и стала активно развиваться ее преемница при крепости Троицкой. Слово «ярмарка» я взял в кавычки, поскольку была она не совсем обычной. Традиционные торжища длились не больше месяца (обычно 3–7 дней) и назывались по имени святого, либо православного праздника, к чьему дню было приурочено открытие ярмарки. Меновая торговля при Троицкой крепости (позже при городе Троицке) продолжалась все теплое время года и четко определенного дня открытия не имела, многое зависело от того, насколько ранней или поздней была весна. Приходится постоянно сталкиваться с утверждением: меновая торговля в Троицке начиналась 1 июля и заканчивалась 1 октября. Возможно, в какое-то время такое распоряжение и было издано, но с точки зрения здравого смысла оно весьма хромает – если казахи со скотом как раз в это время и находильсь на северных пастбищах, то есть недалеко от реки Уй, то вот торговцам из Средней Азии добраться к этому времени было нереально – степи давно выгорели и каравану пройти по ним было непросто. Торговля должна была начинаться весной, караваны шли из Бухары, Ташкента и других городов по первой траве и приходили к Троицку не позже начала июня, а обычно к маю.
В общем и та ярмарка в Челябинской крепости, которую пытался организовать И.И. Неплюев, видимо, имела такой же характер менового торга и сошла на нет после постройки Троицкой крепости. Поэтому и не встречаем мы в документах середины XVIII века упоминаний о какой-либо ярмарке в Челябинске.
А когда и как появилась в Челябинске Никольская ярмарка — в следующей серии
Александр Жбанников
Когда городок Вешки был основан
О времени основания станицы Вешенской имеются противоречивые сведения. Документы Войска Донского почти все сгорели в суровом 1643 году, когда казаки сдали Азов. Оставшийся архив был уничтожен спустя столетие при огромном пожаре в Старочеркасске. Однако уже в петровскую эпоху казаки говорили, что городок Вешки был построен столь давно, что уже старики и не помнят о времени его построения, ибо «тому памятухов нет». В начале XVIII века они сообщали стольнику Максиму Кологривому следующее: «Сколь давно построены, того они, казаки, не упомнять…».
Ящики, мешки, коробки с огурцами, бронзово загорелые продавцы.
Взвешивая огурцы, они непременно скажут скороговоркой: «Пореченские. Утром собрали». Так надо. Это марка.
А взяв деньги за огурцы, с непредаваемой местной интонацией дружелюбно закивают: «Все так, все так…»
В здешних краях, на берегу Ростовского озера, называемого также Неро, огуречный промысел связан с селом Поречье. Жители этого села столетиями профессионально занимаются огородничеством.
Это большое село находится на противоположной от Ростова стороне озера и очень приметно: там стоит знаменитая колокольня, «Порецкая башня», одна из самых высоких в России. Ростом она более 90 метров, т.е. выше московского Ивана Великого.
Село Поречье-Рыбное известно с 14 века как место княжеской птицеловной охоты. В 80-х годах 17 века село было пожаловано митрополиту Ионе, тому самому святителю, при котором был построен прекраснейший памятник русской архитектуры — резиденция ростовских митрополитов (Ростовский кремль). В Поречье же тогда выстроили большую митрополичью слободу под названием Берёзово.
При Петре I село отдано И.А. Мусину-Пушкину, и по преданию, в те же времена царским указом жители стали ездить в Голландию учиться огородничеству. К земледелию в селе располагают и плодородные земли, и близость воды (илистое озеро и впадающая в него река). Почва здесь не просто плодородная, она уникальная: совершенный чернозем на основе озерного сапропеля, и это на севере среднерусского Нечерноземья! Плюс такая мелочь: темная, практически черная земля лучше прогревается на солнце, что тоже, безусловно, на руку земледельцу-огороднику. Белые ночи в июне и — чернозем — где в России еще найдешь такое сочетание?
Екатерина II в 1772 году пожаловала село своему фавориту, графу Григорию Орлову. Примерно в те же годы началось строительство знаменитой колокольни.
Известно, что строил колокольню местный крестьянин самоучка. Вот, что писал об этом историк-краевед А.А.Титов: «Этот памятник еще болeе заслуживает внимания тeм, что строителем его был не Аристотель Фиораванти и не другой какой либо пришлец с родины искусств и художеств, но простой порeчский крестьянин Алексeй Степанов Козлов».
Еще проектная высота колокольни вызвала недовольство Синода, и тогда пореченцы построили колокольню в более низком месте. А есть и еще версия, что к приезду комиссии первый её ярус жители завалили землёй. Впрочем, от предприимчивых пореченцев можно было и не такого ожидать.
Сейчас все церкви в плачевном состоянии, и едва сохранились остатки исключительных по красоте фресок.
В середине ХIХ века Поречье – это зажиточное село с двумя тысячами жителей.
Кроме обычных овощей крестьяне выращивали здесь десятки разновидностей лекарственных и душистых трав, а также цикорий и зеленый горошек, а иные из них отправлялись огородниками на отхожий промысел.
На сетевой страничке села Поречье прочитала рассказ о том, как предприимчивые пореченцы стали важнейшими российскими поставщиками сушеного зеленого горошка. Сушеный зеленый горошек был весьма в ходу в кулинарии 19 в. и, в частности, упоминается в рецептах Е.Молоховец. До той поры, пока жители села в начале XIX в. не занялись этим производством, сушеный горошек поставляли из Европы, и стоил он аж 5 рублей серебром за фунт.
… Крепостной графа Орлова, огородник-отходник Золотахин, ездил на заработки в Петербург и однажды попал на дачу некоей хозяйки, которой известно было «в подробностях утонченное обращение» с горошком – «как во время снимания, так и в окончательной его обделке». Горошек по предписанной технологии Золотахин вырастил, высушил. Собираясь осенью из Питера домой, он со своим сушеным горошком обошел владельцев столичных гастрономических заведений и предложил оптовую поставку товара. Против пятирублевого импортного гороха цену на свой положил в два рубля серебром за фунт, при любом количестве товара. Весной Золотахин отвел под горох весь свой огород, после первого успешного года принялся увеличивать площади под посевом. Предприимчивые односельчане тоже принялись за горошек.
Важное уточнение: для производства сушеного зеленого горошка необходим не сахарный, а именно незрелый лущильный горох. (Сахарный — это у которого не только зерна, но и лопатки пригодны в пищу. При сушке сахарный горошек дает сморщенные зерна). Так было во времена Золотахина, так было и в советское время, когда Ростовский район Ярославской области в больших количествах выращивал этот горошек для Поречского консервного завода. В начале ХХ в. в этом селе заготавливали более 25 тысяч пудов сушеного горошка.
Подробную схему обработки горошка приводит крестьянин-краевед А. Яртынов в «Ярославских губернских ведомостях» (сер.XIX в):
«Когда горох зацветет, то спустя дней 10, не более, начинают их шелушить…, очищенные зерна обваривают в кипяченой воде, во время топления комнатных печей по утру, или в особоустроенных с обварочным котлом печках на открытом воздухе. По обварке дают гороху несколько провянуть, для чего разсыпают его на тонкую картузную бумагу, а потом кладут для обсушки на лежанку, следя при том, чтобы окна в комнате были занавешены – иначе пропадет необходимая зеленая окраска. Затем горох сортируют и продают перекупщикам. Из пуда зеленых стручьев выходит чистого сухого зеленого гороху от 1 до 1 1 /2 фунта, чем мельче стручок, тем горох лучше, зеленее и в продаже ценнее».
До самой революции здесь действовали две консервных фабрики — Павла Алексеевича Коркунова и Сергея Никифоровича Никифорова. Коркунов выучился ремеслу у француза Мальона, впоследствии его тестя (да, иногда русские крестьяне женились на француженках). Мальон приехал в Поречье в 1875 г. и привез с собой медный котел и автоклав для стерилизации консервов и начал в простой крестьянской избе консервирование овощей. Работа на его небольшом полукустарном предприятии, в частности изготовление жестяных банок, производилась вручную. Затем из Англии стали привозить различные приспособления: ножницы, штампы, вальцовки для более быстрого изготовления жестяных банок. Горошек скупался у огородников в лущеном виде. В первые годы производство составляло 10-15 тысяч банок за сезон.
Экспорт в Европу, множество магазинов и лабазов в обеих столицах и контора в Замоскворечье.
П.А. Коркунов возглавлял предприятие с момента его основания до большевистской национализации.
Свой коммерческий успех хозяева завода, в общем, разделяли с работниками; народ вправду жил неплохо: и церкви выстроены и убраны по первому разряду, и каменных домов в селе было числом более 80.
Так, например, по архивным данным за 1884 г. (это начало консервного производства!) за огородные овощи, а также за их очистку, лущение и крошку крестьянам было уплочено около 30 000 рублей!
Если вернуться к огурцам, то наверняка в старину существовали здесь свои сорта огурцов, но сейчас «пореченскими» огурцами стали обычные гибриды — одногодки F1, чаще «Клавдия», «Феникс» и прочие, прочие. Замечу также, что неспроста у старинных сортов огурцов, как, например, Вязниковские и Муромские, была довольно толстая кожура. Сейчас такие огурцы не в моде, а ведь именно толстокожие огурцы куда больше годятся для засолки в больших объемах, в бочках, кадушках и ведрах.
Я неплохо изучила здешние места и могу с горечью констатировать, что теряются навыки работы на земле и самое желание этим заниматься. И это притом, что на ростовском сапропеле пышно растет абсолютно все, что посеяно или воткнуто в землю! Стоит ли также упоминать о том, что сейчас едва ли встретишь на базаре зеленый горошек.
Утрачены и традиции заготовок овощей на зиму. Частенько из культурологического интереса пробую то, что квасят, маринуют и солят местные женщины. Все одинаковое! И часто, увы, бездарно сделано…
Самый обычный засол на зиму тут делают в конце огуречного сезона, когда в подполе уже достаточно прохладно.
В трехлитровую банку с предварительно выдержанными в воде огурцами, чесноком и зеленью засыпают 90-100 граммов каменной соли и наливают доверху родниковой воды и убирают банки в подпол. Через неделю, если требуется, доливают рассол. Крепкий получается засол, да. На 100 г. соли настаивала знакомая старушка (и у нее был заведен крохотный мерный лафитничек для этого количества соли). Зато у нее огурцы хранятся до самых весенних дней, когда и картофель в подполе начинает ловить свет, и когда квашеная капуста остается только «серая». Ну у этой-то старушки все было вкусное: и огурцы, и творог, и серая капуста, и пироги с щавелем.
Да, многое утрачено и уже навсегда. Однако по инерции, по семейным привычкам и преданиям, сохраняются и держатся огородные приемы. Старинное выращивание горошка, кстати, было и примером умелой агротехники, ведь бобовые обогащают почву азотом. Когда-то меня удивило, что грядки тут не только необыкновенно длинные, но еще и довольно высокие. Однако опыт показал, что в этом есть смысл: во-первых огурцы, будучи по сути бахчой, хорошо растут на возвышении, а во-вторых, высокие гряды тут совершенно необходимы, поскольку здесь фактически болото, низина, и близко грунтовые воды, так что сырая почва по весне быстро закисляется. Ну и — прогрев, что актуально на северной земле. А еще здесь была старинная традиция сажать огурцы второй раз, т.е. в открытый грунт, 5 июня, «на Левонтия» — на день памяти свт.Леонтия Ростовского. Действительно, в этих широтах заморозки на почве бывают до первых чисел июня. Конечно, в настоящее время пореченские и прочие огородники вооружены пленкой, теплицами, да и климат выдает неожиданные коленца, но о старом обычае еще иной раз услышишь от старушек…
Также жив еще знаменитый местный сорт лука (среднерусский аналог «Штутгартена»), сокровище, ежегодно нарождающееся в илистой приозерной земле…
В черноземе проходит луковый цикл: от семян-чернушки до крохотного «сенчика», потом из него растят небольшую луковицу — выборок, из которой уже получается связка в 3-7 штук. Второй популярный сорт, тоже «семейный» лук, красный Даниловский. Лук сушат сначала на гряде, потом под навесом, шейка лука должна хорошо подсохнуть; потом и луковица становится на вид более приплюснутой.
Иногда сухие плети сплетают в косы, и эти вязанки особенно нравятся туристам.
Правильно подсушенный на печи лук легко сохраняется до лета. Кстати, когда чистишь или шинкуешь такой, отлично подсушенный лук, он и слез не прошибает.
Нынешние жители Поречья вряд ли способны всем миром построить не то, что высоченную колокольню, а и что-то менее масштабное. Где уж тот мощный крестьянский дух… Народ здесь, как и повсюду в российской глубинке, живет бедно и не сказать, чтобы дружно.
Жители окрестных сёл и обыватели-ростовцы недолюбливают «пореченских»: существует невысказанная зависть к пореченским «куркулям». Должно быть, это старые счеты. А ещё мне не раз рассказывали, что пореченские-де высокомерны и очень лукавы.
К примеру, начнут по весне продавать помидорную рассаду.
Подходит покупатель: «Это „Белый налив“ у вас?» «Да, «Белый налив».
Другой подходит, на ту же рассаду кивает: «Это сорт «Космонавт Волков?» «Да, берите, он самый».
Это самая безобидная жалоба, скажем так.
… По-прежнему плещется это колоссальных размеров (более 50 кв. км!) озеро, стоят в селе старинные каменные дома, столичные и местные энтузиасты занялись восстановлением храмов и прекрасных фресок, снесен облупленный и безрукий памятник Вождю, наводятся культурные связи с Нидерландами. Все так же неисчерпаем тысячелетний плодородный озерный ил, всё так же рождает земля, и грядки напоминают взлётные полосы, уходя на десятки метров до самого берега, всё так же многие сельчане живут по земляному календарю.
И предприимчивые потомки пореченских огородников, учившихся, как считается, в Голландии, самыми первыми выходят на базар с огурцами, зеленым луком и рассадой.
А в дому радостный запах свежего огуречного рассола: с чесноком, эстрагоном, с укропными зонтами.
Огурцы перекладываю толченым чесноком, укропом, эстрагоном и заливаю горячим рассолом: 2 ст.ложки на 1 литр хорошей воды, вскипяченной с душистым перцем. Кастрюлю охлаждаю в емкости с проточной водой, потом отправляю на холод. (Получается практически бланширование соленым кипятком). Наутро огурцы можно употреблять, они хрустящие и яркого зеленого цвета.
Ирина Арутюнова
http://www.vkusitsvet.ru/tovarisch-est/tytti-frutti/ogurcy-malosolnye-istoricheskie/
П.П. Бажов
Жил в заводе мужик один. Левонтьем его звали. Старательный такой мужичок, безответный. Смолоду его в горе держали, на Гумешках то есть. Медь добывал. Так под землей все молодые годы и провел. Как червяк в земле копался. Свету не видел, позеленел весь. Ну, дело известное, — гора. Сырость, потемки, дух тяжелый. Ослаб человек. Приказчик видит — мало от его толку, и удобрился перевести Левонтия на другую работу — на Поскакуху отправил, на казенный прииск золотой. Стал, значит, Левонтий на прииске робить. Только это мало делу помогло. Шибко уж он нездоровый стал. Приказчик поглядел-поглядел да и говорит :
— Вот что, Левонтий, старательный ты мужик, говорил я о тебе барину, а он и придумал наградить тебя. Пускай, говорит, на себя старается. Отпустить его на вольные работы, без оброку.
Это в ту пору так делывали. Изробится человек, никуда его не надо, ну, и отпустят на вольную работу.
Вот и остался Левонтий на вольных работах. Ну, пить-есть надо, да и семья того требует, чтобы где-нибудь кусок добыть. А чем добудешь, коли у тебя ни хозяйства, ничего такого нет. Подумал-подумал, пошел стараться, золото добывать. Привычное дело с землей-то, струмент тоже не ахти какой надо.
Расстарался, добыл и говорит ребятишкам:
— Ну, ребятушки, пойдем, видно, со мной золото добывать. Может, на ваше ребячье счастье и расстараемся, проживем без милостины.
А ребятишки у него вовсе еще маленькие были. Чуть побольше десятка годов им.
Вот и пошли наши вольные старатели. Отец еле ноги передвигает, а ребятишки — мал мала меньше — за ним поспешают.
Тогда, слышь-ко, по Рябиновке верховое золото сильно попадать стало. Вот туда и Левонтий заявку сделал. В конторе тогда на этот счет просто было. Только скажи да золото сдавай. Ну, конечно, и мошенство было. Как без этого. Замечали конторски, куда народ бросается, и за сдачей следили. Увидят — ладно пошло, сейчас то место под свою лапу. Сами, говорят, тут добывать будем, а вы ступайте куда в другое место. Заместо разведки старатели-то у них были.
Те, конечно, опять свою выгоду соблюдали. Старались золото не оказывать. В контору сдавали только, чтобы сдачу отметить, а сами все больше тайным купцам стуряли. Много их было, этих купцов-то. До того, слышь-ко, исхитрились, что никакая стража их уличить не могла. Так, значит, и катался обман-от шариком. Контора старателей обвести хотела, а те опять ее. Вот какие порядки были. Про золото стороной дознаться только можно было.
Левонтию, однако, не потаили — сказали честь честью. Видят, какой уж он добытчик. Пускай хоть перед смертью потешится.
Пришел это Левонтий на Рябиновку, облюбовал место и начал работать. Только силы у него мало. Живо намахался, еле жив сидит, отдышаться не может. Ну, а ребятишки, какие они работники? Все ж таки стараются. Поробили так-то с неделю либо больше, видит Левонтий — пустяк дело, на хлеб не сходится. Как быть? А самому все хуже да хуже. Исчах совсем, но неохота по миру идти и на ребятишек сумки надевать. Пошел в субботу сдать в контору золотишко, какое намыл, а ребятам сказал:
— Вы тут побудьте, струмент покараульте, а то таскать-то взад-вперед ни к чему нам.
Остались, значит, ребята караульщиками у шалашика. Сбегал один на Чусову-реку. Близко она тут. Порыбачил маленько. Надергал пескозобишков, окунишков, и давай они ушку себе гоношить. Костер запалили, а дело к вечеру. Боязно ребятам стало.
Только видят — идет старик, заводской же. Семенычем его звали, а как по фамилии — не упомню. Старик этот из солдат был. Раньше-то, сказывают, самолучшим кричным мастером значился, да согрубил что-то приказчику, тот его и велел в пожарную отправить — пороть, значит. А этот Семеныч не стал даваться, рожи которым покорябал, как он сильно проворный был. Известно, кричный мастер. Ну, все ж таки обломали. Пожарники-то тогда здоровущие подбирались. Выпороли, значит, Семеныча и за буйство в солдаты сдали. Через двадцать пять годов он и пришел в завод-то вовсе стариком, а домашние у него за это время все примерли, избушка заколочена стояла. Хотели уж ее разбирать. Шибко некорыстна была. Тут он и объявился. Подправил свою избушку и живет потихоньку, один-одинешенек. Только стали соседи замечать — неспроста дело. Книжки какие-то у него. И каждый вечер он над ими сидит. Думали, — может, умеет людей лечить. Стали с этим подбегать. Отказал. «Не знаю, — говорит, — этого дела. И какое тут может леченье быть, коли такая ваша работа». Думали, — может, веры какой особой. Также не видно. В церкву ходит о пасхе да о рождестве, как обыкновенно мужики, а приверженности не оказывает. И тому опять дивятся — работы нет, а чем-то живет. Огородишко, конечно, у него был. Ружьишко немудрящее имел, рыболовную снасть тоже. Только разве этим проживешь? А деньжонки, промежду прочим, у него были. Бывало, кое-кому и давал. И чудно этак. Иной просит-просит, заклад дает, набавку, какую хошь, обещает, а не даст. К другому сам придет:
— Возьми-ка, Иван или там Михайло, на корову. Ребятишки у тебя маленькие, а подняться, видать, не можешь. — Однем словом, чудной старик. Чертознаем его считали. Это больше за книжки-то.
Вот подошел этот Семеныч, поздоровался. Ребята радехоньки, зовут его к себе:
— Садись, дедушко, похлебай ушки с нами. Он не посупорствовал, сел. Попробовал ушки и давай похваливать — до чего навариста да скусна. Сам из сумы хлебушка мяконького достал, ломоточками порушал и перед ребятами грудкой положил. Те видят — старику ушка поглянулась, давай уплетать хлебушко-от, а Семеныч одно свое — ушку нахваливает, давно, дескать, так-то не едал. Ребята под этот разговор и наелись как следует. Чуть не весь стариков хлеб съели. А тот, знай, похмыкивает:
— Давно так-то не едал.
Ну, наелись ребята, старик и стал их спрашивать про их дела. Ребята обсказали ему все по порядку, как отцу от заводской работы отказали и на волю перевели, как они тут работали. Семеныч только головой покачивает да повздыхивает: охо-хо да охо-хо. Под конец спросил:
— Сколь намыли?
Ребята говорят:
— Золотник, а может, поболе, — так тятенька сказывал. Старик встал и говорит:
— Ну ладно, ребята, надо вам помогчи. Только вы уж помалкивайте. Чтоб ни-ни. Ни одной душе живой, а то… — И Семеныч так на ребят поглядел, что им страшно стало. Ровно вовсе не Семеныч это. Потом опять усмехнулся и говорит:
— Вот что, ребята, вы тут сидите у костерка и меня дожидайтесь, а я схожу — покучусь кому надо. Может, он вам поможет. Только, чур, не бояться, а то все дело пропадет. Помните это хорошенько.
И ушел старик в лес, а ребята остались. Друг -на друга поглядывают и ничего не говорят. Потом старший насмелился и говорит тихонько:
— Смотри, братко, не забудь, чтобы не бояться, — а у самого губы побелели и зубы чакают.
Младший на это отвечает:
— Я, братко, не боюсь, — а сам помучнел весь.
Вот сидят так-то, дожидаются, а ночь уж совсем, и тихо в лесу стало.
Слышно, как вода в Рябиновке шумит. Прошло довольно дивно времечко, а никого нет, у ребят испуг отбежал. Навалили они в костер хвои, еще веселее стало. Вдруг слышат — в лесу разговаривают. Ну, думают, какие-то идут Откуда в экое время? Опять страшно стало.
И вот подходят к огню двое. Один-то Семеныч, а другой с ним незнакомый какой-то и одет не по-нашенски. Кафтан это на ем, штаны — все желтое, из золотой, слышь-ко, поповской парчи, а поверх кафтана широкий пояс с узорами и кистями, также из парчи, только с зеленью. Шапка желтая, а справа и слева красные зазорины, и сапожки тоже красные. Лицо желтое, в окладистой бороде, а борода вся в тугие кольца завилась. Так и видно, не разогнешь их. Только глаза зеленые и светят, как у кошки. А смотрят по-хорошему, ласково. Мужик такого же росту, как Семеныч, и не толстый, а видать, грузный. На котором месте стал, под ногами у него земля вдавилась. Ребятам все это занятно, они и бояться забыли, смотрят на того человека, а он и говорит Семенычу шуткой так:
— Это вольны-то старатели? Что найдут, все заберут? Никому не оставят?
Потом прихмурился и говорит Семенычу, как советует с им:
— А не испортим мы с тобой этих ребятишек? Семеныч стал сказывать, что ребята не балованные, хорошие, а тот опять свое:
— Все люди на одну колодку. Пока в нужде да в бедности, ровно бы и ничего, а как за мое охвостье поймаются, так откуда только на их всякой погани налипнет.
Постоял, помолчал и говорит:
— Ну ладно, попытаем. Малолетки, может, лучше окажутся. А так ребятки ладненьки, жалко будет, ежели испортим. Меньшенький-то вон тонкогубик. Как бы жадный не оказался. Ты уж понастуй сам, Семеныч. Отец-то у них не жилец. Знаю я его. На ладан дышит, а тоже старается сам кусок заработать. Самостоятельный мужик. А вот дай ему богатство — тоже испортится.
Разговаривает так-то с Семенычем, будто ребят тут и нет. Потом посмотрел на них и говорит:
— Теперь, ребятушки, смотрите хорошенько. Замечайте, куда след пойдет. По этому следу сверху и копайте. Глубоко не лезьте, ни к чему это.
И вот видят ребята — человека того уж нет. Которое место до пояса — все это голова стала, а от пояса шея. Голова точь-в-точь такая, как была, только большая, глаза ровно по гусиному яйцу стали, а шея змеиная. И вот из-под земли стало выкатываться тулово преогромного змея. Голова поднялась выше леса. Потом тулово выгнулось прямо на костер, вытянулось по земле, и поползло это чудо к Рябиновке, а из земли всё кольца выходят да выходят. Ровно им и конца нет. И то диво, костер-то потух, а на полянке светло стало. Только свет не такой, как от солнышка, а какой-то другой, и холодом потянуло. Дошел змей до Рябиновки и полез в воду, а вода сразу и замерзла по ту и по другую сторону. Змей перешел на другой берег, дотянулся до старой березы, которая тут стояла, и кричит:
— Заметили? Тут вот и копайте! Хватит вам по сиротскому делу. Чур, не жадничайте!
Сказал так-то и ровно растаял. Вода в Рябиновке опять зашумела, и костерок оттаял и загорелся, только трава будто все еще озябла, как иней ее прихватил. Семеныч и объясняет ребятам:
— Это есть Великий Полоз. Все золото в его власти. Где он пройдет — туда оно и подбежит. А ходить он может и по земле и под землей, как ему надо, и места может окружить, сколько хочет. Оттого вот и бывает — найдут, например, люди хорошую жилку, и случится у них какой обман, либо драка, а то и смертоубийство, и жилка потеряется. Это, значит. Полоз побывал тут и отвел золото. А то вот еще… Найдут старатели хорошее, россыпное золото, ну, и питаются. А контора вдруг объявит — уходите, мол, за казну это место берем, сами добывать будем. Навезут это машин, народу нагонят, а золота-то и нету. И вглубь бьют и во все стороны лезут — нету, будто вовсе не бывало. Это Полоз окружил все то место да пролежал так-то ночку, золото и стянулось все по его-то кольцу. Попробуй найди, где он лежал.
Не любит, вишь, он, чтобы около золота обман да мошенство были, а пуще того, чтобы один человек другого утеснял. Ну, а если для себя стараются, тем ничего, поможет еще когда, вот как вам. Только вы смотрите, молчок про эти дела, а то все испортите. И о том старайтесь, чтобы золото не рвать. Не на то он вам его указал, чтобы жадничали. Слышали, что говорил-то? Это не забывайте первым делом. Ну, а теперь спать ступайте, а я посижу тут у костерка.
Ребята послушались, ушли в шалашик, и сразу на их сон навалился. Проснулись поздно. Другие старатели уж давно работают. Посмотрели ребята один на другого и спрашивают:
— Ты, братко, видел вчера что-нибудь? Другой ему:
— А ты видел?
Договорились все ж таки. Заклялись, забожились, чтобы никому про то дело не сказывать и не жадничать, и стали место выбирать, где дудку бить. Тут у них маленько спор вышел. Старший парнишечка говорит:
— Надо за Рябиновку у березы начинать. На том самом месте, с коего Полоз последнее слово сказал. Младший уговаривает:
— Не годится так-то, братко. Тайность живо наружу выскочит, потому — другие старатели сразу набегут полюбопытствовать, какой, дескать, песок пошел за Рябиновкой. Тут все и откроется.
Поспорили так-то, пожалели, что Семеныча нет, посоветовать не с кем, да углядели — как раз по середке вчерашнего огневища воткнут березовый колышек. «Не иначе, это Семеныч нам знак оставил», — подумали ребята и стали на том месте копать.
И сразу, слышь-ко, две золотые жужелки залетели, да и песок пошел не такой, как раньше. Совсем хорошо у них дело сперва направилось. Ну, потом свихнулось, конечно. Только это уж другой сказ будет.
Это произошло несколько лет назад.
Телефонной связи между кордонами и базой заповедника тогда еще не было.
Весть о страшном, пятидесятиметровом полозе привез верхом на коне молодой рыбак с озера Аргази.
Он гнал лошадь, как мог. Задыхаясь от бешеной езды, примчался рыбак на базу в полдень и передал записку директору заповедника.