Юрий Гребеньков
От Нижне-Кыштымского завода до озера Травакуль около часу ходьбы. Выходишь на утренней зорьке по росистой, травяной прохладе, обогнешь Осиновую гору по лесной дороге, да коровьими тропинками мигом доберешься.
Сейчас дома далеко от завода ушли. А в старое время избы у самых домен табунились. Удобнее рабочему человеку, когда до работы рукой подать.
Названия озер по нашему краю все больше башкирами выдуманы. Многим известно, что «куль» означает озеро. А вот название озера «Травакуль», как утверждают кыштымские старожилы, из двух слов состоит. Русского и башкирского. Так как одинаково русские и башкиры в давние времена в кабале демидовской лямку тянули.
Вода в самом деле отливает в этом озере не только синью небесной или голубой красотой, что незабудками пролита, а иногда и зеленым малахитовым цветом. Будто бы на месте воды травяная елань пораскинулась. Только зеленый цвет не долго держится.
Работали в старое время у железоделательных домен два мужика. Кто немного посправнее жил, те своих лошадей на подворье держали. Такие вместе с конями на казенной работе парились, получая на несколько копеек жалованья побольше.
А у названных мужиков никакого хозяйства не было.
Михайлу-то старость гнуть начала. Почти полвека отдал он заводской работе. Жена у него умерла, а дети своими семьями обзавелись. Он и жил один в избенке, из бывшей бани слаженной. Чтобы зимой под уральской вьюгой не упасть, избенка кольями, как руками, о каменистую землю упиралась.
Одному жить — ежеминутно тужить. Бессонница да тоска ежеминутно сердце гложут. Михаило и пустил к себе на постой Тимоху.
Тимоха по заводу отменным парнем был. Природа его красотой не обидела, проворством не обошла. И сердце у парня было доброе, жалостливое. К нему заводские ребятишки, как к смоле, липли. Он им в пору весеннюю из тополиной коры свистков понаделает или игрушку сочинит, которая от колеса, в ручье установленного, чудные движения выкидывает. А то в лес ребячью ватагу ведет и упаси, чтобы кто-нибудь при нем лесную птаху или букашку обидел. Побледнеет весь и нет после этого тому парнишке к его занятным игрушкам ходу.
Только со здоровьем не ладил парень. На глазах засыхал и чах. Прямо скажем, и заводская огненная работа не из легких. Михаиле перед Тимохой стыдиться приходилось. Из-за него потерял здоровье парень. В заводе об этом немало разговоров отпылало. Здесь такая история приключилась.
Присудили Михаиле за провинку двадцать пять ударом плетью. Михайло старшим мастеровым стоял. Заело с выпуском планки. Выдали железо не первого сорта. Приказчик, как белены объелся, отсыпал мастеровому плетей целую четвертную. Наказанье на заводском дворе производилось, в дощатом сарае. Когда Михайлу на скамье растянули, да наказатель плетью взмахнул, да седые Михайлины волосы налетевшим ветром рвануло, Тимоха и выскочил. За что, мол, старого человека бить собираетесь. Меня лучше отхлестайте. Я во всем виноват. По моему недосмотру опростоволосились с плавкой. Приказчик сразу указ переменил. Соглядатаи хозяйские рады стараться. Отпустили Mихайлу и схватили парня. Приказчик наказанье переиначил: «Бить Тимоху не плетями, а батогами». Палками, значит. После палочных ударов у парня кровь изо рта хлынула. Повредили, видать, что-то в груди. С того времени не стало здоровья у Тимохи.
Летом в страдную пору приказчик завод останавливал. Пользовались такой вольностью уральские мастеровые. Оно и понятно. Один погожий день в страду целый год семью прокормит. У многих небольшое, да хозяйство. Уедут мужики с бабами и детишками на покосные делянки. Там днюют и ночуют. Опустеет, как вымрет, завод. А Михаиле с Тимохой — раздолье. Потому они жили и с хозяйством не маялись. Одну снасть собирали — рыбацкие удочки.
И до зорьки по прохладной темноте махнут на Травакуль.
Вот так однажды и ушли. Солнышко из-за леса только выныривало. У обоих любимым местом горка для рыбалки была.
Кругом сосны гудят, распевая зеленые песни. А горка эта гранитной стеной в зелень озера обрывается. Солнце на ней всегда прямо в лицо светит. Мастеровые рядышком сели. Лески из конского волоса размотали. Крючки самодельные наживили. В воду забросили. Ждут, у кого первого поклевка будет. Только не шелохнутся поплавки. Словно в болото забросили. На воде рябь расходилась. Ветер посвежел, и сосны громче запели лесные дремучие песни. Ровно бы убаюкивают. Не заметили, как уснули.
Вдруг Михаилу во сне словно палкой в бок толкнули. Проснулся он и на Тимоху глядит. А тот спит крепко. Головой на серый гранитный камень откинулся и во сне улыбается. Рот у парня от улыбки полуоткрылся. Михайло обомлел весь, ровно околдовал кто. На камне рядом с Тимохиной головой желтенькая змейка оказалась. Медянкой называется. Золотой ленточкой скользнула по Тимохиному лицу и в открытый рот его нырнула. На берегу ветер усилился. Деревья до земли гнутся. Михайло все на Тимоху глядел. Тот дышать ровнее стал. Щеки слабым зоревым отцветем заиграли. И вдруг ветер пропал, словно невидимый лесоруб топором обрубил его звонкие струны. Медянка изо рта парня вылилась. Ткнулась в камень и пропала, словно ее не было.
Тимоха тут же проснулся. Потянулся всем телом и говорит: «Ой, как хорошо мне сейчас было. Показалось вроде я бодрящий, холодный напиток пил. Да и в груди боль поутихла». Михайло не стал пугать парня. Ничего ему не рассказал. Но сразу заметил: веселее сделался парень.
На другой день чуть свет опять на эту горку пожаловали. И все в точности повторилось. Так три раза было. Совсем выздоровел парень.
Михайло молчал. Не говорил парню, кто помог ему хворь одолеть. А сам все на ту горку похаживал. Все смотрел на тот камень, где Тимоха лежал. Камень серый, неприметливый. Таких у нас на Урале на каждом шагу навалом. Только три черных полоски извиваются по тому камню.
Видать, медянка всю Тимохину хворь высосала и в черноту перекинула. Да еще напоследок золотой самородок парню в ладонь сунула. Только Тимоха тем самородком по-своему распорядился. Продал его заезжему купцу за приличные деньги, которые раздал больным и немощным, считая здоровье людское золотым человеческим счастьем.
А Травакульская горка с тех пор называется Змеиной, хотя там и змей больше не видели.