НАСТОЯЩЕЕ МОРЕ
Дом Савелия Кузьмича стоял на высоком берегу Волги. До воды было далеко. Но весной, когда таяли потускневшие снега, Волга, тяжело дыша, с шумом ломала свой ледяной панцирь, переполнялась, вырывалась на пойму и близко подходила к дому.
В такие дни Савелий Кузьмич выходил на улицу и с обрыва долго следил за ледоходом. Любил он Волгу какой-то необъяснимой любовью. Мальчиком долгие летние дни играл он на реке, купался, ловил пескарей. Когда подрос, пас лошадей в ночном, косил буйную траву на Молого-Шекснинском междуречье и часто сопровождал отца в его далеких поездках по Мариинке. Сидя на плоту у костра, еле теплящегося в густой мгле, он прислушивался, как маленький буксир, дрожа ревматическими суставами и ломая плицы, пыхтел на очередном перекате.
На этом крутом берегу повстречал он веселую плясунью Аннушку. Ока приезжала в гости к родственникам. Вьюном вился молодой Савелий вокруг русоволосой девушки, лихо отделывая кадриль. Были робкие встречи, недомолвки. Короткие ночи проводили у заветной березы. Через год они поженились.
Потом он сам водил плоты по Волге и Шексне, редко бывая дома во время навигации.
Прошли долгие годы. Подошла старость. Тихо стало в просторной избе. Улетели из родного гнезда как-то сразу повзрослевшие дети. Летом звенят голоса внучат, приезжающих на дачу, а зимой только редкие письма напоминают о большой семье.
В тихий летний вечер зашел как-то к Савелию Кузьмичу сосед Глеб Иванович. Задымили старики самосадом, усевшись на низкой поленнице.
— Слыхал, Савелий Кузьмич? Плотину собираются у нас строить! Воду подымут. Город Мологу совсем зальют. Людей выселять будут! Потревожат и нас. Как ты думаешь?
— Думать тут нечего. Одни разговоры. Разве можно Волгу перегородить? Сам знаешь, что она весной делает.
На другой день, строгая около дома весло, Савелий Кузьмич ворчал себе под нос:
— Чудаки! Море выдумали. Инженерия… Переселиться в поле от воды. Эка радость на старости лет. Не поеду! — заключал он и с досадой ударял топором по чурбаку.
И когда ему, как и всем соседям, предложили переселиться на новое место, он наотрез отказался.
— Савелий Кузьмич! Надо, надо переселяться. Сосед Глеб-Иванович хочет жить с вами вместе. Место вам отвели хорошее, сухое. Дом перевезем, отремонтируем, а там живите до ста лет.
— Я сказал… Умру, вот тогда и перевозите: меня на кладбище, а дом на новое место.
— Савелий Кузьмич! Подмоет дом море. С ним шутки плохи. Стихия!
— Поживем, увидим эту стихию. Снесет Волга весной вашу плотину, как пить дать.
…Соседи Савелия Кузьмина давно обосновались на новом месте. А его дом остался одиноко стоять на берегу, как на хуторе.
Трудно сказать, о чем думал упрямый старик, но очень внимательно следил, как росла вверх железобетонная плотина. Уходящие в небо краны своими хоботами поднимали железные балки и укладывали на бетонные быки. Канатная дорога и днем и ночью тянула от мачты к мачте груженые вагонетки, казавшиеся отсюда игрушечными.
Недалеко рвали камень. Дребезжали от взрывов стекла в рамах. Мимо дома проходили незнакомые люди в замазанных глиной и маслом комбинезонах.
Прошло несколько лет. Осанистая плотина перегородила путь Волге.
Наступила весна. Вода вела себя в ту весну необычно. Месяц подымалась и не думала спадать. Просыпаясь рано утром, Савелий Кузьмич надевал рыбацкие сапоги и шел к лодке. Оставленная вечером на суше, к утру она всегда оказывалась в воде. Подтягивая ее, старик думал:
«Что же дальше будет?»
С первых ветреных дней «море» начало вести себя так, как и полагается морю. Крупные волны лихорадочно толкались белыми гребешками, пенились, обрушивались на песчаный берег, били в крутой откос, который с каждым месяцем все ближе и ближе подходил к дому.
Улетели куда-то ласточки, оставшиеся без своих гнезд-норок. Склонила к воде свою голову ветвистая черемуха. Все чаще стал задумываться Савелий Кузьмич, косо поглядывая на неумолимо приближающийся обрыв. Море словно мстило ему за высказанное когда-то неуважение.
— Подмоет дом, пожалуй, в следующем году, — думал Савелий Кузьмич, качая седой головой.
Наблюдая за красавцами-теплоходами, тянувшими за собой бурлящую дорожку, за извивающимися на волне невиданными длинными плотами, он сравнивал это с тем, что было раньше.
Исчезли караваны судов, месяцами поджидавшие очереди на перегрузку в «бурлацкой столице» — Рыбинске. Волшебная камера шлюза без задержки поднимала сормовские самоходки на морской простор. Все было ново. И Савелий Кузьмич успел полюбить море, как раньше любил Волгу. Любовь эта была печальной, с болезненным раздумьем о невозвратной потере.
И когда вспоминалось, что все-таки неизбежно переселение в поле, далеко от воды, начинало ныть старое сердце.
Наступила осень. Все тревожней становилось на душе у Савелия Кузьмича.
— Старик! Задавит нас с тобой в своем доме. Того и гляди, вымоет картошку из подполья. Люди-то правы были. Не упрямься. Сходи заяви, дай согласие, — уговаривала мужа Аннушка.
— Доживем, старая, еще этот год. Весной переедем, не возиться же зимой со стройкой. Топор к рукам примерзнет.
Однажды Савелий Кузьмич ушел в море ловить рыбу. Поставил сети и стал ждать. А в это время на севере появилась тяжелая свинцовая туча. Своими лохматыми крыльями она касалась воды. Катились к берегу неугомонные волны. Ветер крепчал. Забеспокоился Савелий Кузьмич. Не выдержал. Поднял парус и пошел к дому. Долго волны перекидывали маленькую лодочку с гребня на гребень. Только в сумерки возвратился домой. Бросил на дом тревожный взгляд… и рулевое весло ослабло в его руке: угол дома висел в воздухе.
— Подмыло-таки, — тихо прошептал Савелий Кузьмич. — Так не только до весны, до утра не достоит.
Вошел в дом. Обрадовалась Аннушка. Хозяин прибыл. Она понимала, что тяжело Савелию, и старалась быть спокойной. Не хотела тревожить его в тяжелую минуту.
Сидели оба молча, как перед большой дорогой. Прислушивались к вою ветра, к близким всплескам воды. Чувствовалось приближение беды. И вот затрещали половицы в кухне. Большая русская печь грузно осела. На пол полетели кирпичи.
Вскочил со своей табуретки Савелий. Посмотрел в беспокойные глаза Аннушки. С трудом произнес:
— Выходи, Аннушка на улицу. Вещи буду подавать через окно.
…Из кино возвращались домой несколько молодых парней. Среди них был Юрий, шофер колхоза, сын Глеба Ивановича. Увидев столь необычное переселение, они подошли к дому.
— Помочь, что ли, Савелий Кузьмич?
— Да, ребята, помогите. Проштрафился на старости лет. Вот и придется сегодня провести ночь на улице. Только бы дождя не было.
— Ничего, Савелий Кузьмич! — сказал Юра. — Проживете зиму у нас. Отец еще вчера о вас справлялся. И мать моя будет рада. Сейчас машину подгоним.
Долго пришлось повозиться с вещами. Когда куранты пробили полночь, отключили и вынесли репродуктор. В доме остался старенький диван. Савелий Кузьмич предложил:
— Посидим немного, по старинке.
Все уселись. Посидели немного молча. Сигналя, подъехала автомашина. Савелий Кузьмич встал, с грустью оглядел опустевший израненный дом и вышел. Вынесли диван и поставили на автомашину. Быстро погрузили на нее все остальное. Забралась на вещи Аннушка. Дед медлил, словно ждал чего-то.
Прошла минута, две… Вдруг дом покосился и сполз в реку.
Тихо всплакнула Аннушка, утирая передником слезы. Савелий Кузьмич не то с сожалением, не то с восхищением смотрел на свой бывший дом, а губы сами собой шептали: «Да, море! Настоящее море!»